В дневнике писателя к чуковского есть такая запись
Так уж случилось, — когда думаю о Вас или встречаюсь с Вами, — всегда Вы рядом с Блоком и поэтому Вы становитесь для меня еще дороже. Чуковский придавал огромное значение внешности своих книг. Его главная причина: литератор Чуковский, наконец-то, нашел себя, обрел истинное призвание.
Они размашистые, семимильные. Замятин привез кучу костюмчиков — каждый час в другом, англ. Чуть с ним говоришь о деньгах, он принимает какие-то капли, хватается за сердце, дрожит по-собачьи, ставит себе три градусника, противно смотреть! У Чуковского пристрастие к подробностям, деталям. Они встречаются на страницах дневника на каждом шагу и бывают, как нарочно, ни к селу ни к городу.
Описание визита к Короленкам венчает следующее несколько неожиданное сообщение: «У меня теперь азарт полоть морковь». Запись о поездке в Оксфорд: «Встретил нас С.
Коновалов без шапки — бесконечно милый» I, Повезло человечеству. Чуковский сохранил для истории, что Даманская была с подбитым глазом, а бесконечно милый Коновалов — без шапки.
Потом доложили о приходе Серапионовых братьев, и мы прошли в столовую. В столовой собрались: Шкловский босиком , Лева Лунц с брит.
Скобки, как видим, служат вместилищем разнообразных дополнительных сведений.
Каверин замечает, что в дневнике отсутствует «общественный фон», что Чуковский интересовался одной литературой и что его «притворная слепота» [Каверин 7] была вызвана страхом. Утверждения эти не вполне справедливы. Слепота Чуковского была отнюдь не притворной, а самой что ни на есть настоящей. В дневниковой записи от 9 марта года уже после доклада Хрущева , вспоминая е годы, Чуковский признается, что «несмотря ни на что, очень любил Сталина» II, Чуковский долго не отдавал себе отчета в масштабах трагедии, постигшей Россию.
Но даже когда он лишь смутно различает «общественный фон», писатель бесконечно зорок к тому, как формирует, как лепит современника эпоха. Исследователи указывают на историчность дневника, его портретность [Кубайдулова ; Кубайдулова ; Латыпова ]. Дневник — хроника, данная через портреты людей. Старые чиновники в вицмундирчиках, согнув спину, подносили ему какие-то бумаги для подписи.
И он теми самыми руками, которые привыкли лишь к грот-бом-бром-стеньгам, выводил свою фамилию. Ни Гоголю, ни Щедрину не снилось ничего подобного I, Отпрыск советского вельможи: «Сын Каменeва с глуповатым и наглым лицом беспросветно испорченного хаменка» I, Служащие на трудовой вахте: «…большой стол и за ним 3 пиш-барышни, которым решительно нечего делать, пудрятся и перекобыльствуют» II, Каверин В. Дневник К. Кубайдулова А. Человек и война На материале дневника К. Латыпова А.
Портреты в писательском дневнике на основе дневников К. Чуковского и М. Филологические науки. Лукьянова И. Морозова С. Философов Д. Чуковский К. Чуковская и П. Две души М. Ивановой; коммент.
Ивановой и Б. Иванова, Л. Спиридонова и Е. Grenby M. Chukovskaya, E. In Russ. Chukovsky, K. Teatralnaya Rossiya , 17, p. How I came to love American literature. In: E. Chukovskaya and P. Kryuchkov, eds. Chukovsky 15 vols. From Anglo-American journals.
Moscow: Terra — Knizhniy klub, pp. Ivanova and B. Melgunov, eds. Filosofov, D. Stolichnaya Pochta , 7 Feb. Grenby, M. British Library , [online] 15 May. Ivanova, E. The collected works of K. Moscow: Terra — Knizhniy klub. Kaverin, V. In: K. Chukovsky, Diary 2 vols. Moscow: Sovetskiy pisatel, pp.
Kubaydulova, A. Vestnik Samarskogo Gosudarstvennogo Universiteta , 11 , pp. Man and war A study of K. Latypova, A. Chukovsky and M. Lukianova, I. Korney Chukovsky: on the benefit of the useless: a lecture. Morozova, S. Они начинались изумляющей своей точностью, почти стихотворной строкой:. Это мы — было о себе, и об Алянском, и о многих или, увы, немногих таких, как они.
Влюбленность в Блока не погасла с годами, она помогала им выжить, остаться людьми в любых обстоятельствах, питала душу и творчество. Но не только влюбленность в Блока, общие воспоминания связали Чуковского и Алянского. Было еще и сотрудничество , долгое и тесное.
Собственно говоря, с участия К. Чуковского в блоковском номере «Записок мечтателей» оно и началось. Сначала было эпизодическим, а с послевоенной поры уже постоянным. Госиздат с его огромными тиражами, возможностями, дешевой газетной бумагой, Демьяном Бедным и брошюрами Н. Бухарина раздавил рафинированных «мечтателей». Надо полагать, что «Алконост» не оставил своему создателю ни копейки денег, и Алянскому, к счастью, успевшему окончить в том же году искусствоведческий факультет Института истории искусств, пришлось идти на работу сначала в издательство Наркомпроса, а потом и вообще в книжную торговлю — заведовать книжным магазином.
Горького» и «Александр Блок как человек и поэт» завершилась карьера К. Чуковского как литературного критика 5. Самого Блока продолжали печатать, но редко, мало и непременно с марксистскими предисловиями. Наступало время других книг, других порядков, других героев, других писателей и издателей.
Чуковский вынужден уйти из современной литературной критики, принесшей ему всероссийскую славу, а теперь ставшей политически опасной, и обращается к другим жанрам. В х он пишет много детских книг — «Мойдодыр», «Тараканище», «Муха-Цокотуха» поначалу называвшаяся «Мухина свадьба» , «Муркина книга», «Бармалей», «Путаница», «Телефон», «Чудо-дерево», «Так и не так» и др.
Их выпускает издательство «Радуга» — , созданное его и поначалу для него , для его книг давним знакомым, журналистом «Речи» Л. Здесь К. Чуковский не только печатается сам, но и находит и редактирует других авторов, привлекает художников, участвует в составлении планов. Клячко числит его своим заместителем.
В этот «радужный» период происходит встреча Корнея Ивановича с художником В. Конашевичем, который незадолго до того от серьезной живописи повернулся к оформлению детских книг; возникает их творческий союз на все последующие годы. Сюда, в «Радугу», часто приходит изголодавшийся по настоящему делу С. Алянский тоже издавна знакомый с Л. Клячко — смотрит, как рождается чудо — детская иллюстрированная книга-картинка, встречается с писателями С.
Маршаком, который впоследствии, в Детгизе, также как и Чуковский, станет его постоянным автором , с художниками, а в «Радуге» собралось всё многоцветие — Вл. Конашевич, В. Лебедев, С. Чехонин, Ю. Анненков, М. Добужинский, В. Замирайло, К. Рудаков, В. Твардовский и др. Биограф Алянского В.
Нам не известны книжки «Радуги», в выходных данных которых стояло бы имя С. Алянского хоть в каком-нибудь качестве , но как иначе учатся изданию книги? В ту пору Самуил Миронович — заведующий кооперативным Издательством писателей в Ленинграде. Эту должность в г. Это было, по-видимому, хорошее время для Алянского: ответственная работа, некоторая правда, очень условная независимость, интересные авторы, до поры до времени большие возможности.
В м Издательство писателей в Ленинграде начало выпуск томного Собрания сочинений Александра Блока — и именно Алянский запускал его в свет: заключал договоры с составителями и комментаторами, с типографией, руководил разработкой, утверждал макет оформления — оно замышлялось на славу: суперобложка, качественный переплет, факсимиле рукописей.
Чуковского «От двух до пяти» это было третье издание книги, первые два, в и гг. Договаривался об ее издании Корней Иванович с Алянским. Но вышла эта книга, как и «Шестидесятники» Чуковского, и Собрание сочинений А. Блока — уже после ухода С. Алянского из Издательства писателей: интриги некоторых членов правления вынудили его сделать это.
Алянский перешел в Ленинградское отделение издательства «Молодая гвардия», где пережил бурную эпоху его реорганизации, родившей Детиздат — с двумя отделениями: в Москве и Ленинграде.
Самуил Миронович заведовал производственным отделом. Должность важнейшая, но очень зависимая от людей и обстоятельств, и морально, материально, да и физически в то время очень неустойчивая: Детиздат, подчиненный ЦК ВЛКСМ, в пору его становления и долго потом непрерывно трясло, — как в калейдоскопе, менялись руководители и политические установки, царило прожектерство, кипели ссоры и интриги, замешанные на обидах и амбициях, а позднее начались и кровавые репрессии.
Отзвуки тогдашнего неблагополучия Алянского мы слышим в его письме к Чуковскому от 10 октября г. Корнею Ивановичу в этот «период развернутого строительства социализма» тоже было не сладко. Сама обстановка в стране, литературная общественность, комсомольские вожди, та же «Молодая гвардия», а потом Детиздат буквально вырывали у него нелепые обещания — написать то «Колхозию», то «Айболит в СССР», то «Госпогоду».
В эти годы он часто печатается в «Правде», много ездит, выступает, непрерывно издает сочинения Н. Детиздат выпускает его книги, для которых Алянский добывает бумагу не всегда с должным успехом и типографские мощности. Книги — новые: повесть «Солнечная» о детском костно-туберкулезном санатории в Крыму и «Гимназия» о своем детстве — и старые: особенно часто «Мойдодыр» как-никак пропаганда здоровья и физической культуры и «Телефон» приучение детей к технике.
Из несозвучных времени сказок единожды в м проползло отдельное издание «Тараканища» и дважды в и гг. Маршака, вышедшей в издательстве « Academia » в г. Его рисунки были названы уродством, а работа приравнена к преступлениям средневековых компрачикосов, уродовавших детей. К «мастерам-пачкастерам» в статье был причислен и В. Конашевич, который-де «испачкал сказки Чуковского» имелась в виду книга «Сказки», также выпущенная « Academia » в м.
Лебедев, в то время заведовавший отделом художественного оформления и художник многих книг Детиздата, ближайший сотрудник Алянского, вынужден был уйти из издательства 8. Детиздат, да и все издательства СССР занялись поисками и изничтожением формализма в оформлении книг; производственный отдел это коснулось в не меньшей мере, чем творческие подразделения. Книги вынимали из печатных станков, отрывали формалистические обложки и заменяли другими, делали выдирки из блоков, приглушали краски на обложках, ибо чистый цвет — формализм.
Чуковский, знавший в том числе и от Алянского всю подноготную детского издательства и московского и ленинградского издательского мира вообще, и сам более или менее ориентирующийся в нем, пришел на помощь Самуилу Мироновичу. В его Дневнике есть запись: «27 января Все мои книги, которые выходят в Москве, будет оформлять в Ленинграде Алянский» 9.
У самого Чуковского обстоятельства складывались похожим образом. Дела его давно уже переместились из Ленинграда в Москву: в столице сосредоточились все основные газеты и журналы, издательства, начальственные инстанции, в которых можно было чего-то добиться; Корней Иванович все чаще подолгу живет в Москве; директор Детиздата предлагает ему и вовсе переехать сюда, обещает квартиру. В — гг. Корней Иванович любил эту первую свою сказку и знал, какой успех она имеет у детей.
Но «Крокодил» не появлялся 10 лет, а в государственном издательстве — и все Это закрепляло славу «Крокодила» как запрещенной и запретной книги, что было несправедливо и чего автору совсем не хотелось. Уговоры и переговоры шли о полном ну, может, слегка сокращенном издании сказки. Здесь нет места рассказывать обо всех этих его «интегральных ходах, именуемых хлопотами» выражение О.
Мандельштама по другому поводу. Но в г. Цыпина, очевидно, обуяла такая бравада, что он согласился выпустить «Крокодила». Книжка вышла в августе г. В ее выходных данных значилось: художественный редактор С. Чуковскому она понравилась: «простая, изящная». Так сложилось, что в том же августе работу Детиздата проверяла комиссия ЦК ВЛКСМ; на «Крокодила» она, кажется, внимания не обратила, но по результатам проверки Цыпин был снят а в будущем году расстрелян ; издательство залихорадило.
В это же время в Ленинградском отделении издательства шли повальные аресты и изгнание сотрудников и авторов. Алянский успел «обеспечить» и проредактировать рисунки Вл. Конашевича к сборнику К. Чуковского «Сказки» причем половина рисунков была из тех, которыми Конашевич «испачкал» сборник издательства « Academia ». Но едва книга появилась на свет, как издательство снова подверглось проверке и чистке.
На сей раз полетело много голов: директор, главный редактор, руководители некоторых редакций. Новый директор Г. Ярцев назначен был по совместительству он продолжал возглавлять издательство «Советский писатель». Издательство напоминало пепелище. В издательство пришло много новых людей. Началась полная неразбериха.
Она продлится до самой войны и естественным образом охватит все военное лихолетье. Чуковский сделал в Дневнике всего две записи причем одна из них — стихотворение «На Мурочкиной могиле» г.
Эта книжка вышла в м с рисунками А. Алянский уже не имел к ней никакого отношения. Еще в г. Издательство специализировалось в выпуске эстампов и агитплакатов. В литографическую мастерскую издательства с десятью пробопечатными станками приходили Вл. Конашевич, Н.
Тырса, Ю. Васнецов, Е. Чарушин, В. Курдов, множество молодых художников. В искусствоведческих кругах считается, что отечественный эстамп обязан своим рождением именно С. Алянскому: он увлек этой техникой художников — сначала графиков, а позже и живописцев, создал условия для его становления и развития.
В годы Отечественной войны «издательство Алянского» и собранное им агитобъединение художников выпускали в осажденном Ленинграде плакаты под заглавием «Боевой карандаш», иллюстрирующие военные сводки и лозунги. Почти под тремя тысячами плакатов стояло: «Читано на выпуск дата. Жили Самуил Миронович и его семья, как и все ленинградцы тогда, практически воздухом. Однажды в качестве премии и благодарности за работу художникам «Боевого карандаша» разрешили получить убитую артснарядом лошадь.
Умерла его жена, на пороге смерти был сын. В феврале правление Ленинградского Союза художников решило эвакуировать из Ленинграда нескольких художников и Алянского с сыном. Самуил Миронович взял с собой лишь материалы «Алконоста» и несколько книг с автографами. В Москве в больнице, так и не оправившись от последствий голода, сын его, Лев Алянский, умер. В мае го Алянский добрался до Ташкента, куда в начале войны была эвакуирована его летняя дочь Нина. Ему повезло: в перенаселенном и безработном городе его назначали директором Изобразительного комбината Союза художников Узбекистана.
Мы — люди искусства! В Ташкенте с ноября г. Он в тяжелейшем душевном состоянии: его старший сын Николай на Ленинградском фронте, от его младшего сына Бориса с осени нет с фронта никаких известий, и Корней Иванович чувствует, что сын погиб так и было.
Чуковский работает в Комиссии помощи эвакуированным детям: встречает поезда, ходит по детским домам, читает детям сказки, играет с ними и видит неизбывное горе, горе, горе.
Он сотрудничает в местных и московских газетах, в Совинформбюро, на радио, он пишет военную сказку «Одолеем Бармалея», но в таком состоянии она сочиняется мучительно. К маю г. Свидетельств об общении Чуковского и Алянского в Ташкенте остались крохи.
Но дружба их там не разладилась, по эвакуационной тесноте быта — наверное, и окрепла; они встречались, и часто; конечно же, Чуковский, судя по воспоминаниям очевидцев, помогавший в Ташкенте всем знакомым и незнакомым, немало делал и для Самуила Мироновича и его дочери.
В свою очередь, Чуковский, которому два ташкентских издательства предложили напечатать «Одолеем Бармалея», искавший художников для оформления этой книги одну из которых обещали сделать большеформатной и цветной!
На письме К. Чуковского к М. Шагинян с сообщением об окончании этой сказки и с просьбой к ее зятю, художнику В. Горячий привет» Неопровержимым примером добрых отношений может служить и сборник К. Чуковского «Сказки», выпущенный Госиздатом Узбекистана в г. Конашевича находившегося тогда в Ленинграде! В самом конце января г. Чуковский вернулся в Москву и сразу с головой погрузился в писательские, издательские и общественные дела.
В марте приехал Самуил Миронович — по вызову директора Гослитиздата П. Чагина, предложившего ему работу и прописку в Москве. В Гослите Алянский по каким-то причинам работать не стал, но в Москве остался, поселился в столовой у Е. Пешковой, устроился в Товарищество «Советский график», издававшее лубки, открытки, наглядную агитацию.
Из рядовых она давно списана, а жаль. Потому что такое собрание писателей и поэтов, художников, разнообразия материала сегодня нельзя встретить ни в одном журнале, а уровень тогдашней литографской печати, пожалуй, что и превосходит позднейшую офсетную. Алянского ввели в редколлегию «Мурзилки», и в выходных сведениях он стоял первым в списке ее членов: С. Алянский, А. Бабушкина ответственный редактор , В.
Бианки, Ю. Васнецов, В. Михалков, А. Покровская, И. Халтурин, К. Чуковский, Е. Чуковский называл «Мурзилку» дрянным журналом наверное, из-за его не всегда высоких литературных качеств, особенно стихов , но бывал на заседаниях редколлегии и время от времени печатался в нем. После перелома в войне мало-помалу начали восстанавливаться мирный размеренный порядок и связи.
Из письма Корнея Ивановича от 18 июля г. Конашевичу: «Сейчас у меня был Алянский он частенько бывает у меня. Я вынул из кармана Ваше письмо и прочитал ему; он вынул из кармана Ваше письмо и прочитал мне!!!
Летом г. Чуковский передал в «Мурзилку» только что написанную сказку «Бибигон». Рисунки к ней заказывал Алянский — тому же Вл. Имея хоть какое-то представление об Алянском, можно догадаться, чем объяснялся такой его выбор.
Он знал, что Корней Иванович любит этого художника, что Конашевич высочайший мастер и лучше других справится с рисунками к волшебной сказке, что Конашевичу нужны деньги, потому что дом его и все довоенные работы за 30 лет уничтожены фашистами, что, наконец, у Владимира Михайловича будет возможность приехать в оплаченную командировку в Москву для сдачи рисунков. Первые готовые рисунки В. Конашевича художественный редактор «Мурзилки» С.
Алянский принял, но печаталась сказка уже без него. Детгиз 14 , переживший разорительную эвакуацию и с огромным трудом налаживающий работу, предложил Самуилу Мироновичу вернуться в свои стены — теперь на должность художественного редактора.
Алянский согласился. Почти наверное Детгиз, всегда славившийся планами и обещаниями, посулил бездомному Самуилу Мироновичу, мыкавшемуся с семнадцатилетней дочерью по чужим углам, московское жилье…. В редколлегии «Мурзилки» Алянского сохранили: советы и авторитет такого профессионала были на пользу журналу.
Как член редколлегии он стал свидетелем публичного разгрома «Бибигона» в августе г. Бабушкину сняли, редколлегию разогнали. Его тоже выгнали. В издательстве детской литературы С. Алянский проработал до конца жизни: художественным редактором, старшим художественным редактором, а после выхода на пенсию, в самом начале х, — консультантом по художественному оформлению. Приход ли его в Детгиз тому причиной, или так сложились многие обстоятельства, но эти алянские 30 лет стали «золотым веком» в истории издательства, в истории отечественной иллюстрированной детской книги.
Никто бы, думая об С. Алянском, никогда не сказал, что работа художественного редактора в сущности — организационно-техническая, и тяготеет больше к производству, нежели к творчеству. В Алянском соединялось все: обширные знания, вкус, опыт, энергия, инициатива, добросовестность, порядочность. При каких-то более благоприятных условиях Самуил Миронович вполне мог бы стать искусствоведом или художественным критиком.
Он знал, пожалуй, всех советских художников — своих современников, их манеру, возможности, их характер, пристрастия, даже слабые стороны, и оттого заказы его на оформление почти всегда были распределены с максимальной эффективностью.
Конечно, как у каждого редактора, у него был «актив», опора, своего рода палочки-выручалочки, были, пожалуй, даже и любимцы мастера, которые давно, постоянно и хорошо работали с ним, в ком он был уверен , но он не боялся и поиска, эксперимента, риска: сколько новых художников начали работать под его крылом в — годы! Алянский поддерживал близкие отношения, даже больше — дружил со многими писателями и поэтами, был в курсе всех литературных дел. Он знал досконально производство, всю технологию, все оборудование, все материалы.
Каждая порученная книга, даже если она не нравилась ему по каким-то причинам а Детгиз выпускал не только шедевры, над которыми мы сейчас ахаем, — много было и проходной литературы, и просто заказных актуальных поделок , каждая становилась для него своей, и как свою он вел ее от чтения литературного текста и выбора художника до подписи пробных оттисков и сигнального экземпляра.
Строка в выходных данных: «Художественный редактор С. Алянский» была все равно как знак мастера. Детгиз всегда был очень непростым учреждением — неизменно под бдительным оком партии, комсомола, министерства просвещения, профессиональных педагогов и педагогов-любителей, с кипучей подковерной жизнью. Алянского сотрудники любили, во всяком случае, чувствовали его величину, необходимость и незаменимость.
В письме Корнея Ивановича В. Конашевичу от г. Это рыцарь. Это гордый человек! Это — принципиальнейший человек! Это — культурнейший человек!
Это скромнейший человек! Но моей прибавки не приняли, а посмотрели на меня с такой укоризной, что мне стало совестно, почему я не Алянский. Вот как любят нашего Мулю даже такие, казалось бы, равнодушные люди» Заметим в скобках: любили, ценили, но рыцарь Алянский с дочерью продолжал жить и умер в съемной комнате. В послевоенные годы Чуковский и Алянский встречались особенно часто. Завтра он и Алянский обедают у меня»; «Был Алянский. Алянский присутствует в письмах Чуковского к жене, к дочери, к различным писателям; нет ни одного письма в огромной, почти сорокалетней переписке Чуковского и Конашевича, в котором бы они не упомянули дорогого «Мулю».
И сохранившаяся переписка Чуковского и Алянского в основном относится к этому времени, главным образом к —м годам, когда появились на свет итоговые, самые полные и красивые книги Чуковского — сборники «Сказки» и «Чудо-дерево». На первый взгляд, эта переписка производит клочковатое впечатление: здесь и мемуарные письма, и что-то вроде инструкций, и короткие записки, и подробные разборы книг и работы художников.
Основная их часть не составляет привычных и ожидаемых пар: письмо—ответ.
Откликом на то или иное письмо, по-видимому, была встреча или телефонный звонок. За исключением блоковских писем Алянского, речь идет о сугубо конкретных книгах, которые помнит или вспомнит старшее поколение и никогда не видело молодое.
Воссоздать отсутствующий ответ можно, только пойдя в библиотеку и перелистав изданную книгу. И все же эти письма драгоценны. Они помогают нам лучше увидеть и понять знаковые, как теперь говорят, фигуры отечественной культуры.
