Матерные стихи поэтов
Писали вы: «…дороги плохи, Мосты забытые гниют, На станциях клопы да блохи Заснуть минуты не дают…» — И на обед дают говно… Теперь не то уже давно. Готовит снова рок Последний жесткий свой урок. Пора на танец приглашать!.. Ебёна мать ещё присягой нам бывает, Коль, например, тебя напрасно кто клепает, И образ со стены ненадобно снимать: Скажи лишь, перекрестясь: Как! Я редко доверяю тексту в гимне, ведь создан гимн, чтобы ебать мозги
Вот раз Онегин замечает, Что Ленский как-то отвечает На все вопросы невпопад, И уж давно смотаться рад, И пьёт уже едва-едва… Послушаем-ка их слова: «Куда, Владимир, ты уходишь? Скажи, ужель нашлась дыра? Но только… только…» — «Ну, шаровые! Как звать чувиху эту? Не даёт? Как, не даёт?! Ты, знать, неверно, братец, просишь.
Постой, ведь ты меня не бросишь На целый вечер одного? Не ссы! Добьёмся своего! Скажи, там есть ещё дыра?
Родная Ольгина сестра?! Сведи меня». Ты будешь тулить ту, я — эту! Так что ж, мне можно собираться? Но в этот день мои друзья Не получили ни [censored], За исключеньем угощенья. И, рано испросив прощенья, Летят домой дорогой краткой. Мы их послушаем украдкой: «Ну, что у Лариных? Напрасно поднял ты меня. Что так? Когда-то, в прежние года, И я драл всех — была б [censored]. С годами гаснет жар в крови, Теперь [censored] лишь по любви». Владимир сухо отвечал, И после во весь путь молчал. Домой приехал, принял дозу, Ширнулся, сел и загрустил.
Одной рукой стихи строчил, Другой — [censored] яростно дрочил. Меж тем двух ёбарей явленье У Лариных произвело На баб такое впечатленье, Что у сестёр пизду свело. А думаете, не хотела Она попробовать конца? Хотела так, что аж потела И изменялася с лица. И всё же, несмотря на это, Благовоспитанна была, Романы про любовь искала, Читала их, во сне спускала И целку строго берегла.
А Бобик Жучку шпарит раком! Чего бояться им, собакам — Лишь ветерок в листве шуршит! А то, глядишь, и он спешит, И думает в волненье Таня, Как это Бобик не устанет Работать в этих скоростях? Так нам приходится в гостях Или на лестничной площадке Кого-то тулить без оглядки. Вот Бобик кончил, с Жучки слез И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж у окна одна Осталась, горьких дум полна. А что ж Онегин? С похмелюги Рассолу выпил целый жбан — Нет средства лучшего, о други! И курит топтаный долбан О, долбаны, бычки, окурки!
Порой вы слаще сигарет! Мы же не ценим вас, придурки, Иль ценим вас, когда вас нет. И крики радости по праву Из глоток страждущих слышны! Я честь пою, пою вам славу, Бычки, окурки, долбаны!
Ещё кувшин рассолу просит, И тут письмо служанка вносит. Он распечатал, прочитал — Конец в штанах мгновенно встал Себя недолго Женя мучил Раздумьем тягостным. И вновь, Так как покой ему наскучил, Вином в нём заиграла кровь. И вот Онегин уж идёт, Как и условлено, в старинный Тенистый парк.
Татьяна ждёт.
Минуты две они молчали… Подумал Женя: «Ну, держись!.. И гаркнул вдруг: «А ну, ложись! От ласк Онегина небрежных Татьяна как в бреду была. В шуршанье платьев белоснежных И после стонов неизбежных Свою невинность пролила. Ну, а невинность — это, братцы, Воистину — и смех, и грех.
Ведь, если глубже разобраться, Надо разгрызть, чтоб съесть орех. Но тут меня вы извините — Изгрыз, поверьте, сколько мог. Теперь увольте и простите — Я целок больше не ломок. Ну вот, пока мы здесь пиздили, Онегин Таню отдолбал, И нам придётся вместе с ними Скорее поспешить на бал.
О, бал давно уже в разгаре! В гостиной жмутся пара к паре, И член мужчин всё напряжён На баб всех, кроме личных жён. Да и примерные супруги В отместку брачному кольцу, Кружась с партнёром в бальном круге, К чужому тянутся концу. В соседней комнате — смотри-ка! На скатерти зелёной — сика13, А за портьерою в углу [censored] кого-то на полу. Лакеи быстрые снуют, В бильярдной — так уже блюют, Там хлопают бутылок пробки… Татьяна же после поёбки Наверх тихонько поднялась, Закрыла дверь и улеглась.
В сортир летит Евгений сходу. Имел он за собою моду Усталость [censored] душем снять, Что нам не вредно б перенять. Затем к столу Евгений мчится, И надобно ж беде случиться — Владимир с Ольгой за столом, И член, естественно, колом. Он к ним идёт походкой чинной, Целует руку ей легко. Владимир, поблевав немного, Чего-то стал орать в пылу, Но, бровь свою насупив строго, Спросил Евгений: «По еблу?.. Сбежались гости. Наш кутила, Чтобы толпа не подходила, Карманный вынул пистолет.
Толпы простыл мгновенно след. А он — красив, могуч и смел Её меж рюмок отымел. Затем зеркал побил немножко, Прожёг сигарою диван, Из дома вышел, крикнул: «Прошка! Владимир Ленский не ложится, Хоть спать пора уже давно. Он в голове полухмельной Был занят мыслию одной И под метельный ураган Дуэльный чистил свой наган Как солнце выйдет — драться сразу! Дуэль до смерти! Во рту с похмелья — стыд и срам… Онегин встал, раскрыл [censored] И выпил водки двести грамм. Слуга к нему вбегает, Рубашку, галстук предлагает, На шею вяжет чёpный бант… Двеpь настежь — входит секундант.
Не стану приводить слова. Не дав ему [censored] едва, Сказал Онегин, что пpидёт, У мельницы пусть, [censored], ждёт! Поляна белым снегом крыта. Да, здесь всё будет шито-кpыто. И вот друзья без рассуждений Становятся между беpёз.
На [censored] эти штуки! Наганы взять прошу я в руки! Он на врага глядит чрез мушку… Владимир тоже поднял пушку, И не куда-нибудь, а в глаз Наводит дуло, пидаpас.
Евгения менжа21 хватила, Мелькнула мысль: «Убьёт, [censored]! Ну подожди, дружок, дай срок! Упал Владимир. Взгляд уж мутный, Как будто полон сладких гpёз. И, после паузы минутной, «[censored]! Будь хром ты, крив или горбат, Лишь снег сойдёт — и к солнцу штука, А в яйцах звон!..
Не звон — набат! Прекраснейшее время года, Душа виолою22 поёт, Преображает нас природа: У стариков и то встаёт!.. Лист клейкий в пальцах разотрите, Дела забросьте все свои, Все окна — настежь! Посмотрите — Ебутся лихо воробьи! Вокруг неё — прыг-скок, по кругу, Все перья дыбом, бравый вид! Догонит милую подругу — И раком, раком норовит! Весной, как это всем известно, Блудить желает каждый скот, Но краше всех, скажу вам честно, Ебётся в это время кот. О, сколько страсти, сколько муки, Могучей сколько простоты Коты поют… И эти звуки Своим подругам шлют коты… И в схватке ярой рвут друг друга — В любви сильнейший только прав!
Лишь для него стоит подруга, Свой хвост с готовностью задрав. И он придёт, окровавленный — То право он добыл в бою! С этим четверостишием произошла забавная история: его обнаружили на листочке, задокументировали, а потом этот самый листочек потеряли.
Вроде бы авторитетные люди, работающие с документами, говорят, что листочек был, его включили в полное собрание сочинений, но доказательств на сегодняшний день уже нет. Так одна маленькая бумажка породила много вопросов. Это десакрализация. Всем хочется думать, что этот гений был таким же, как мы: тоже ходил в туалет и тоже матерился.
В действительности это так, но справедливее было бы искать реальные тексты, реальные доказательства, что поэты — живые люди. Увы, это сложнее.
То, как они в реальности матерились, нам будет не сильно интересно, потому что язык и ритм языка меняются. Это четверостишие все-таки написано современным матерными языком: очень грубо, с натяжкой. Реальные матерные стихи не так интересны и не так звучны. Школьникам их не так легко запомнить, чтобы распространять на перемене.
Какому-нибудь Гоголю или Фету не приписывают нецензурные стихотворения, потому что их проходят гораздо раньше старшей школы. Есенина и Маяковского читают в 10—х классах. Это время, когда дети сами хотят эпатировать. К тому же биографии этих двух писателей преподносятся со всеми подробностями. Есенин много пил, а Маяковский жил в « шведской семье ». Ну не могут такие люди не материться! Я прекрасно помню, как на первое занятие по Маяковскому в м классе мои друзья пришли уже «подготовленные».
Они нашли в интернете стихотворение про «жопу метр на метр», чтобы рассказать, что Маяковский «точно-точно» это написал. На самом деле он, конечно, не имеет отношения к этим строчкам.
Поскольку школьники, к сожалению, часто не умеют проверять информацию, они верят, что Маяковский действительно срал на розы, а Есенин предпочитал сено, а не матрас. Есенин и Маяковский — интересные персонажи. Их можно сравнить с Месси и Роналду. Поэты противопоставлены друг другу и по росту, и по жизненной философии. Один — высокий громогласный технооптимист, любитель городов. Другой — нежный фанат деревни с такими же нежными любовными стихами.
У них совершенно разный подход к стихосложению. У одного — рубленые энергичные стихи, а у другого — плавные, текучие. Получается настолько красивая полярность, что невозможно не возвести ее в культ. Каждому школьнику хочется занять позицию в этом противостоянии и сказать: «А мне больше Маяковский нравится» или наоборот. К тому же в обеих биографиях заложено противопоставление. Маяковский на первый взгляд представляется нам очень брутальным. Однако при всей своей брутальности он делил женщину со многими другими мужчинами.
Есенин же в школе преподносится как настоящий бабник. Однако его стихи пропитаны невероятно трепетным отношением к женщинам. Эти контрасты делают обоих поэтов очень интересными персонажами.
Он, между прочим, та еще оторва. Нецензурные выражения встречаются, например, в его эпиграммах. Кроме этого, есть поэма «Гаврилиада». До сих пор спорят, действительно ли ее написал Пушкин, но такая теория среди пушкинистов есть. Это абсолютно ужасная, пошлая поэма, но школьники «Гаврилиаду» друг другу не цитируют. Она написана языком, который современному человеку сложно осилить. Чтобы ее прочитать, придется напрячься — это неинтересно.
Гораздо веселее отчеканить про розы и заводы или про Есенина и сено. Маяковский и Есенин тоже использовали нецензурные слова в своем творчестве, но они это не выпячивали. Матерные слова можно найти у Есенина в частушках.
У Маяковского часто повторяется матерное слово, которое сегодня чаще всего используется как экспрессивное междометие.
Но я подозреваю, что статус этого слова со временем изменился. В начале XX века это был более-менее цензурный синоним слову «проститутка». Однажды был тореадором, Когда сломалась моя шпага, Я жизнь окончить мог с позором, Но тут спасла меня отвага. Тотчас, совсем не растерявшись, Свой длинный хуй я раздрочил И сзади поведя атаку Загнал быку по яйца в сраку, Бык, обосравшись, тут же сдох.
Вся публика издала вздох. Сам Фердинанд, сошедши с трона, На хуй надел свою корону. И Изабелла прослезилась, При всех раз пять совокупилась. Тряслись столбы тогда у трона, С нее свалилася корона. Дон Пердилло и король: Скажите, дон нам не таясь, И не скрывая ничего: И королева усралась?
И кончились тут дни ее? Дон Дрочилло: О, нет! Синьора Изабелла Перед народом только бздела, И чтоб не портилась порфира, Она терпела до сортира. Король жестом усаживает женихов на диван и сам начинает хвастаться: Король: Мечу подобный правосудья, Стоял мой член как генерал. Легко не только что кольчугу, Он даже панцырь пробивал.
Тогда в разгаре жизни бранной, Во время штурма корабля, Я повстречался с донной Анной, И Анна сделалась моя. С тех пор блаженством наслаждался, Ее ебал и день и ночь. Недолго с ней я развлекался, И родилась Пизделла, дочь. С шумом распахивается дверь и вбегает донна Ана. За ней степенно входит дочь короля донна Пизделла с ведерным бюстом и лошадиными бедрами, которыми она на ходу игриво покачивает, не замечая гостей.
Королева говорит королю. Королева: На рынке сразу ото сна Бродили не жалея ножек — Купили разного говна И полетань от мандовошек. А в модельном магазине Показал один приказчик Интереснейший образчик На великий хуй Дрочиллы. Но цену заломил такую, Что фору даст живому хую.
Король: Немудрено. Вот дон Дрочилло. Королева: Ах! Король: Не торопись, о курва. Ведь знаю, ты под ним вспотеешь. Представь сперва Пизделлу, дура, А дать ему всегда успеешь. Чтоб отвести от себя внимание, королева вытаскивает на середину дочь и представляет ее донам.
Королева: Простите! Пизделла: Я не ебусь на дармовщинку. Папаша брать велел рубли, Чтоб на шарман не заебли. Занавес опускается на некоторое время и вскоре поднимается. Зрители видят на сцене то, о чем загробным голосом вещает кто-то невидимый. Голос: Бог упокой дона Пердилло — Погиб он как воин в бою. Погибла и донна Пизделла На дона Дрочилло хую. Видно победоносное лицо дона Дрочилло.
Действие окончено. Медленно опускается занавес. Он в искусстве смыслит столько ж, сколько свиньи в апельсине. Мужики — большие дети. Крестиянин туп, как сука. С ним до совершеннолетия можно только что сюсюкать». В этом духе порешив, шевелюры взбивши кущи, нагоняет барыши всесоюзный маг-халтурщик.
Рыбьим фальцетом бездарно оря, он из опер покрикивает, он переделывает «Жизнь за царя» в «Жизнь. Он берет былую оду, славящую царский шелк, «оду» перешьет в «свободу» и продаст, как рев-стишок. Жанр намажет кистью тучной, но узря, что спроса нету, жанр изрежет и поштучно разбазарит по портрету. Вылепит Лассаля ихняя порода; если же никто не купит ужас глиняный — прискульптурив бороду на подбородок, из Лассаля сделает Калинина.
Близок юбилейный риф, на заказы вновь добры, помешают волоса ли? Год в Калининых побыв, бодро бороду побрив, снова бюст пошел в Лассали. Вновь Лассаль стоит в продаже, омоложенный проворно, вызывая зависть даже у профессора Воронова.
По наркомам с кистью лазя, день-деньской заказов ждя, укрепил проныра связи в канцеляриях вождя. Сила знакомства! Сила родни! Сила привычек и давности! Только попробуй да сковырни этот нарост бездарностей! По всем известной вероятности — не оберешься неприятностей.
Рабочий, крестьянин, швабру возьми, метущую чисто и густо, и месяц метя часов по восьми, смети халтуру с искусства.
Прощай, холодный и бесстрастный Великолепный град рабов, Казарм, борделей и дворцов, С твоею ночью, гнойно-ясной, С твоей холодностью ужасной К ударам палок и кнутов.
С твоей претензией — с Европой Идти и в уровень стоять. Тебе воздвигну храмы многи И позлащённые чертоги Созижду в честь твоих доброт, Усыплю путь везде цветами, Твою пещеру с волосами Почту богиней всех красот. Парнасски Музы с Аполлоном, Подайте мыслям столько сил, Каким, скажите, петь мне тоном Прекрасно место женских тел? Уже мой дух в восторг приходит, Дела ея на мысль приводит С приятностью и красотой. Ея пещера хоть вмещает Одну зардевшу тела часть, Но всех сердцами обладает И всех умы берёт во власть.
