Жены декабристов сочинение
Сама же она потом сильно отморозила ноги. Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности, таких чудных, идеальных жен! Дзен Статьи Ольга Романова Жены декабристов совершали подвиг или безрассудство. После ее смерти сестры все-таки добились разрешения у царя. Знаменский — воспитанник декабристов.
Мария ничего не знала о судьбе мужа, обивала пороги правительственных учреждений — но ответом ей было только молчание. Через восемь лет молодая женщина иссякла и отступилась.
Воспользовавшись дарованным правом на развод с государственным преступником, вышла замуж второй раз — за князя Гагарина. Вскорости после этого Иосифа Поджио — рано поседевшего и постаревшего — выпустили из крепости и отправили на поселение в сибирскую глушь. Еще более запутанная история вышла с Катенькой Бороздиной, младшей сестрой Марии. Катенька безумно любила молодого и пылкого декабриста Михаила Бестужева.
Но браку воспротивились родители Бестужева и не дали благословения на брак. Влюбленные расстались Бестужев с головой окунулся в подготовку восстания на юге, а предмет его любви Катенька Бороздина через полтора года вышла замуж Когда Лихарев был также арестован, Катенька была беременной.
Срок Лихарев получил небольшой. Катерина за мужем в Сибирь не последовала, а, воспользовавшись правом на развод, через несколько лет вышла замуж второй раз.
Лихарев недолго был на каторжных работах — уже в году он вышел на поселение. Узнав о повторном замужестве своей жены, он, по свидетельству очевидцев, словно разума лишился, не находил себе места и попросился рядовым на Кавказ, где в битве сложил свою голову. Жена Петра Ивановича Фаленберга Евдокия Васильевна, в девичестве Раевская, оставила неоднозначный след в истории декабристов.
Петр Иванович настолько сильно любил свою жену, что, когда к нему приехал доктор Ф. Вольф от имени А. Барятинского для обсуждения дел общества, Фаленберг гневно воскликнул: «Скажите Барятинскому, что жена мне дороже отечества!
Барятинского и П. Пестеля они признались относительно Фаленберга, что «он был столь не деятельным и уклонившимся членом, что даже самое имя его почти забыто в обществе». Волконский тоже сообщал, что Фаленберг «впоследствии уклонился от участия в обществе».
Сам же Петр Иванович во время следствия дал «откровенные показания», наговорив на себя и на друзей, — а жена воспользовалась правом на развод с государственным преступником и благополучно вышла замуж за другого В первые годы ссылки Фаленберга, находившегося в полном одиночестве, одолела тяжелая депрессия.
Такое душевное состояние сохранялось до той поры, пока он не женился на дочери урядника — простой, неграмотной, но доброй сибирячке. Женитьба и появление детей вернули декабристу бодрость и энергию. Жили они очень бедно. Жена происходила из бедной семьи, а сам Фаленберг не получал никаких денег от родных. По словам декабриста Юшневского, женитьбой своей Петр Иванович «сочетал две бедности».
Но несмотря на эти проблемы, супруги вместе были всю жизнь. У них родились сын и дочь. Пусть первая жена и предала его, но зато вторая была рядом всю жизнь, несмотря ни на бедность, ни на то, что муж считался государственным преступником.
И ради него она выучилась и манерам, и письму, и чтению. Вот такие разные истории о несостоявшихся декабристках. Камера декабристов в Читинском остроге.
Больше новых видео и статей:. Гений чистой красоты Анна Керн: она долго искала любовь и нашла её, но это был не Пушкин.
Что случилось с домашними животными Романовых после трагедии года. Императрица Елизавета Австрийская Сиси : странная жизнь и странная смерть. Жизнь знаменитой куртизанки и авантюристки 19 века Лолы Монтес, которая круче захватывающего сериала. Я больше осуждаю тех кто поехал, бросив детей! А те жёны что остались - правильно сделали.
Мужья не думали о женах и детях. А жены должны бросать детей и ехать в сибирь. Я вообще считаю эти поездки за мужьями большой глупостью и предательством государства. А их не нужно оправдывать! Они ничего преступного не совершили, а как раз наоборот: взяли на себя ответственность за семью, за воспитание детей — вот кто настоящие героини, а не те, которые детей бросили. Дзен Статьи Коллекция заблуждений Рассказ про жен декабристов, которые не поехали за мужьями в Сибирь. Можно ли их понять и оправдать?
Коллекция заблуждений. Предыдущая статья Следующая статья. Ольга Весенняя. Думает 2 дней 40 минут назад.
Новое на форуме. V Ошибка Девочки-с-пальчик 3 недель 15 часов назад Баста, карапузики! Последние записи в блогах. Буктрейлер книги "Московский дневник. Кларк Встреча с медузой перевод Л. Жданов 6 недель 1 день назад Думает 7 недель 3 дней назад Замечания к А.
Кларк "Прятки". Ехилевской версия 2. Все впечатления. DXBCKT про Гончарова : Тень за троном Альтернативная история Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место» , однако в отношении части четвертой и пятой я намерен поступить именно так По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги тайны, заговоры, перевороты и пр , так и вся «геополитика» в целом Государыня Героическая фантастика Данная книга была «крайней» из данного цикла , которую я купил на бумаге Рейтинг: 0 0 за, 0 против.
Подвиг любви бескорыстной Рассказы о женах декабристов [Марк Давидович Сергеев] fb2 читать онлайн - Подвиг любви бескорыстной Рассказы о женах декабристов и. Пионер - значит первый 1. Книга «Подвиг любви бескорыстной» посвящена этим русским женщинам. Ленин о декабристах. Слава страны, вас произрастившей! Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности, таких чудных, идеальных жен!
Вы стали поистине образцом самоотвержения, мужества, твердости, при всей юности, нежности и слабости вашего пола. Да будут незабвенны имена ваши! Декабрист А. Беляев …Из давней тьмы выступает вечер 14 января года. Роковое четырнадцатое число. Месяц назад мысленно отметила она годовщину возмущения на Сенатской площади, возмущения, так преломившего судьбы близких ей людей, и Сергея судьбу, и ее… Четвертый месяц уже живет она в чиновничьем этом городе, столице восточносибирской, которая могла бы показаться даже милой и приветливой при других обстоятельствах, но не сейчас… Сейчас круг за кругом, точно спирали Дантова ада, идет нравственная пытка.
Сперва ее предупредили, что «…жены сих преступников, сосланных в каторжные работы, следуя за своими мужьями и продолжая супружескую связь, естественно сделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаны не иначе, как жены ссыльнокаторжных, дети которых, прижитые в Сибири, поступят в казенные поселяне…». Вот как! Одним пунктом официального предписания убиты и матери и дети! Вам ли, несущему власть губернатора в краю каторги, не знать русских женщин.
Я и не рассчитывала на другую судьбу. Хотя, по чести сказать, это жестоко. Это омерзительно и жестоко: император, который мстит женщинам и детям…» Странно, но, когда ей зачитывали «отречения», она слышала как бы два голоса, говорящих противоестественным жутким дуэтом. Да, это был голос Цейдле-ра, но словно бы говорил не он, а тот, другой, из Петербурга, из Зимнего дворца… Какое лицемерие, какое иезуитство: разрешить всемилостиво отправиться в Сибирь, обнадежить, дать поверить в благородство и вдруг после тысяч таежных верст задержать, ставить условия одно страшнее другого, условия, о которых можно было сказать еще там, в начале пути… И вот он, этот вечер 14 января.
Земля притихла. Идет медленный снег. Угомонилась наконец и стала Ангара. Еще неделю назад — и это зимой! Княгиня пишет письмо. Тень от гусиного пера странно ломается на стыке стены с потолком. Вместе со снегом пришло нежданное успокоение, какого не знала она с того дня, как арестовали князя Сергея Петровича.
Может быть, это не спокойствие, а предчувствие?.. Уже известно Вашему превосходительству желание мое разделить участь несчастного моего мужа, но, заметив, что Ваше превосходительство все старания употребляли на то, чтобы отвратить меня от такого моего намерения, нужным считаю письменно изложить Вам причины, препятствующие мне согласиться с Вашим мнением.
Со времени отправления мужа моего в Нерчинские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании покрытия моря. Чувство любви к Другу…» Она написала слово это — «Другу» — с прописной буквы, подчеркнув этим и бесконечное уважение к мужу, и веру в праведность его дела, и надежду на встречу с ним.
В ней и в самом деле поднималось и росло ощущение, что вот сейчас, в тесной неуютной комнатке, при оплывшей свече, заканчиваются все ее мучения. Оставляя мужа, которым я пять лет была счастлива, возвратиться в Россию и жить там во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира с чистой и спокойной совестью, добровольно предать себя унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда с любовью своею хоть мало скорбь его облегчить?
Строго испытав себя и удостоверившись, что силы мои душевные и телесные никак бы не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечет меня…» Ровный, покойный свет свечи затрепетал вдруг, огонек заметался, забегал, словно рыжим мотыльком решил слететь с черной ниточки фитиля… Снег уже улегся было, но пришел ветер, закрутил белые спирали.
Они ввинчивались в воздух — все выше, выше… Свеча оплывала, из комнаты уходило тепло, стало зябко. Трубецкая накинула на плечи шаль, сняла нагар — огонек загустел.
Она подумала, что все это очень похоже на ее жизнь. Разве не свеча жизнь человеческая? Чистая, стройная, она ждет часа своего, с трудом загорается… потом пылает, трепещет, становится короче… Уже нет стройности, но есть другая красота — пышность украшений, застывший узор капель и струек… Потом все опадет, растает, и останется черный, неприютный уголек, тихий и покойный, как.
Она отогнала грустные размышления и, чтобы вернуть твердость и мыслям и руке, стала вспоминать другие свечи — они тоже трепетали, и пламя на них металось, когда священник, венчая их с князем Сергеем Петровичем, напутствовал их святой молитвой… Что-то в этом воспоминании остановило ее, что-то очень важное.
Воспоминания отступили, мысль прояснилась… Довод! Вот он, довод, точный довод, против которого не найдут возражений, уловок ни господин генерал Цейдлер, ни тот, чьими незримыми устами глаголет губернатор иркутский. Вот оно: «Но если б чувства мои к мужу не были таковы, есть причины еще важнее, которые принудили бы меня решиться на сие. Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не сильно разорвать.
Жена должна делить участь своего мужа всегда и в счастии и в несчастии, и никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для нее обязанности.
Страданье приучает думать о смерти: часто и живо представляется глазам моим тот час, когда, освободясь от здешней жизни, предстану пред великим судьею мира и должна буду отвечать ему в делах своих, когда увижу, каким венцом спаситель воздаст за претерпенное на земле, именно его ради, и вместе весь ужас положения несчастных душ, променявших царствие небесное на проходящий блеск и суетные радости земного мира. Размышления сии приводят меня в еще большее желание исполнить свое намерение, ибо, вспомнив, что лишение законами всего, чем свет дорожит, есть великое наказание, весьма трудное переносить, но в то же время мысль о вечных благах будущей жизни делает добровольное от всего того отрицанье жертвою сердцу приятною и легкою».
Теперь осталось завершить письмо: несколько любезных слов, уверенность в благородстве, надежда на исполнение просьбы, et cetera, et cetera… «Объяснив Вашему превосходительству причины, побуждающие меня пребывать непреклонно в своем намерении, остается мне только просить Ваше превосходительство о скорейшем направлении меня, исполнив вам предписанное.
Надежда скоро быть вместе с мужем заставляет меня питать живейшую благодарность к государю императору, облегчившему горе несчастного моего Друга, позволив ему иметь отраду в жене…» Так! Через две недели, 29 января года, генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский получил донесение от иркутского губернатора Цейдлера: [1] «Секретно.
Я имел честь донести Вашему Высокопревосходительству, что жена государственного преступника Трубецкого находится в Иркутске и по получении извещения, что преступники через Байкал переправлены, я ей, согласно Вашему предназначению, делал внушения и убеждения не отваживаться на такое трудное состояние, но она… в начале сего месяца прислала письмо ко мне, которое при сем в оригинале честь имею представить.
По получении письма я ей сделал письменный отзыв с прописанием всех тех пунктов, которые к женам преступников относятся… Выдав Трубецкой прогоны, разрешил выезд ее, и она отправилась за Байкал сего 20 генваря с прислугою из вольнонаемного человека и девушки… Гражданский губернатор Иван Цейдлер».
Лед на Байкале крепок и прозрачен. Нежно-голубые хрустальные глыбины светятся изнутри. Они громоздятся у берега, точно последняя грань между тем, что покидает она, и тем, к чему спешит. Какая холодная грань! Какая чистая грань! Голос царя : Жены сих преступников… потеряют прежнее звание… дети, прижитые в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне… Трубецкая : Согласна!
Голос царя : Ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять им с собой… дозволено быть не может… Трубецкая : Согласна! Голос царя : Ежели люди, преступники уголовные, коих за Байкалом множество, жуткие люди, погрязшие в пороках, надругаются над вами или же — не дай бог! Царь умолкает. Она ступает на лед.
Лошади закуржавели, копытят снег. Она садится в сани, ямщик закрывает полог, лошади делают первые неловкие шаги. Ничего, они еще разойдутся… Еще разойдутся… Говорят, что полы в особняке графа Лаваля были выстланы мрамором, по которому ступал император Нерон. Только один этот штрих дает возможность представить, сколь богат был дом Лавалей, как чтились в нем знатность, состоятельность, древность рода.
Вот почему, отдавая дочь свою, юную графиню Екатерину в руки князя Трубецкого, граф считал партию эту весьма достойной. Воспитанная среди роскоши, Катерина Ивановна с малолетства видела себя предметом внимания и попечения как отца, который нежно ее любил, так и матери, и прочих родных.
Кажется, в году она находилась в Париже с матерью, когда князь Сергей Петрович Трубецкой приехал туда же, провожая больную свою двоюродную сестру княжну Куракину; познакомившись с графиней Лаваль, он скоро… предложил ей руку и сердце, и таким образом устроилась их судьба, которая впоследствии так резко очертила высокий характер Катерины Ивановны и среди всех превратностей судьбы устроила их семейное счастие на таких прочных основаниях, которых ничто не могло поколебать впоследствии».
Трубецкому было около тридцати. Он уже был заслуженным героем, участником Бородинской битвы, заграничных походов войска российского — годов, носил чин полковника, служил штаб-офицером 4-го пехотного корпуса. Его род восходил в глубины истории, он был богат, приметен, образован. Единственного не знал граф Лаваль: его зять состоит в тайном обществе, и не просто состоит — он управляет делами Северного общества, он готовится свергнуть царя, ему намечено быть диктатором восстания.
А пока — сверкающая огнями свадьба, упоительный медовый месяц, любимая и любящая жена, балы, путешествия, армейская служба. А пока — тайные встречи с друзьями, проспекты будущего России, которая сбросит коросту крепостничества, разорвет цепи рабства и обратится республикой… «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна…» Вспрянет! И вдруг… 14 декабря года. Сенатская площадь. День гордости.
День неудачи. Замешательство в Зимнем дворце, растерянный Николай I. Но замешательство и в рядах восставших. Отчаянная храбрость одних и нерешительность других, оторванность от народа, ради которого они вышли на площадь, предательство Шервуда, Майбороды, Витта, Бошняка, Я. Ростовцева, успевших предупредить правительство о заговоре, неожиданная смерть Александра I, поставившая членов тайного общества перед необходимостью немедленного выступления… Было мгновение, когда победа могла оказаться на стороне восставших, но декабристам не удалось воспользоваться своим преимуществом, повернуть готовые восстать полки против царя, с которым не пожелали иметь дело даже измайловцы?
И этот полк оставили стоять до вечера против нас». Отсрочка была на руку императору, и тогда грянули пушки, решившие исход дела. Мертвые тела солдат и народа валились и валились на каждом шагу; солдаты забегали в дома, стучались в ворота, старались спрятаться между выступами цоколей, но картечь прыгала от стены в стены и не щадила ни одного закоулка» — так описал финал восстания моряк и художник Николай Александрович Бестужев, пытавшийся вместе с братьями соединить восставших, повести их на приступ.
Как известно, Сергей Петрович Трубецкой участия в восстании не принимал. Человек, намеченный в его диктаторы, не был на Сенатской площади. Но он был осужден как один из руководителей «возмущения» сперва на смертную казнь, потом замененную двадцатилетней каторгой, а «после оной» — на вечное поселение в Сибири. Надо представить себе Екатерину Ивановну Трубецкую, нежную, тонкого душевного склада женщину, чтобы понять, какое смятение поднялось в ее душе.
Она была образованна, начитанна и приобрела много научных сведений во время своего пребывания за границей. Немалое влияние в образовательном отношении оказало на нее знакомство с представителями европейской дипломатии, которые бывали в доме ее отца, графа Лаваля.
Граф жил в прекрасном доме на Английской набережной, устраивал пышные пиры для членов царской фамилии, а по средам в его салон собирался дипломатический корпус и весь петербургский бомонд». Поэтому в тот миг, когда Екатерина Ивановна решилась следовать за мужем в Сибирь, она вынуждена была преодолеть не только силу семейной привязанности, сопротивление любящих родителей, уговаривающих ее остаться, не свершать безумия. Она не только теряла весь этот пышный свет, с его балами и роскошью, с его заграничными вояжами и поездками на кавказские «воды», — ее отъезд был.
Ее решение следовать в Сибирь разделило, раскололо это блестящее общество на сочувствующих ей откровенно, на благословляющих ее тайно, на тайно завидующих ей, открыто ненавидящих.
Хорошо осведомленная через чиновников, подчиненных ее отца, обо всем, что делается за стенами тюрьмы над Невой, она установила дату отправления в Сибирь ее мужа и уехала буквально на следующий день после того, как закованного в кандалы князя увезли из Петропавловской крепости, уехала первой из жен декабристов, еще не зная точно: сможет ли кто-нибудь из них последовать ее примеру?
Ее сопровождал в дороге секретарь отца господин Воше. С удивлением смотрел он на одержимую молодую женщину, которая так торопилась, что едва прикасалась к пище, едва смыкала на коротких стоянках глаза. Когда верстах в ста от Красноярска сломалась ее карета, она села в перекладную телегу, отправилась в Красноярск и оттуда прислала тарантас за своим спутником, который не мог перенести тяжелого путешествия на телеге по тряской сибирской дороге.
Он видывал всякое, добросовестный чиновник, но такое всепоглощающее желание — скорей, скорей, скорей! И все же они опоздали: декабристов в Иркутске не было — их уже разослали на близлежащие заводы. Князь Евгений Петрович Оболенский, «Записки» которого цитировались выше, был в числе первых восьми декабристов, привезенных в столицу Восточной Сибири.
На первых порах ему было назначено местом пребывания Усолье на Ангаре — соляной завод, расположенный в 60 верстах от Иркутска. Вспоминая о первых днях в Сибири, Оболенский пишет, что «…вопреки всем полицейским мерам, скоро… дошла весть, что княгиня Трубецкая приехала в Иркутск: нельзя было сомневаться в верности известия, потому что никто не знал в Усолье о существовании княгини, и потому выдумать известие о ее прибытии было невозможно; …мысль об открытии сношений с княгиней Трубецкой меня не покидала: я был уверен, что она даст мне какое-нибудь известие о старике отце, — но как исполнить намерение при бдительном надзоре полиции — было весьма затруднительно».
Связь помог установить один из местных жителей. Тогда же предложила она нам написать к родным, с обещанием доставить наше письмо… Случай благоприятный был драгоценен для нас, и мы им воспользовались, сердечно благодаря Катерину Ивановну за ее дружеское внимание».
В начале декабря было получено распоряжение препроводить декабристов еще дальше — в Нерчинские рудники, и, когда их собрали в Иркутске перед отправкой за Байкал, Екатерина Ивановна увидела наконец мужа. Вот как описывает их свидание тот же Оболенский: «Нас угостили чаем, завтраком, а между тем тройки для дальнейшего нашего отправления были уже готовы. В это время, смотря в окно, вижу неизвестную мне даму, которая, въехав во двор, соскочила с дрожек и что-то расспрашивает у окружающих ее казаков.
Я знал от Сергея Петровича, что Катерина Ивановна в Иркутске, и догадывался, что неизвестная мне дама спрашивает о нем. Поспешно сбежав с лестницы, я подбежал к ней: это была княжна Шаховская, приехавшая с сестрой, женой Александра Николаевича Муравьева, посланного на жительство в город Верхне-Удинск. Но начальство не хотело допускать этого свидания и торопило нас к отъезду; мы медлили сколько могли, но, наконец, принуждены были сесть в назначенные нам повозки.
Лошади тронулись; в это время вижу Катерину Ивановну, которая приехала на извозчике и успела соскочить и закричать мужу; в мгновение ока Сергей Петрович соскочил с повозки и был в объятиях жены; долго продолжалось это нежное объятие, слезы текли из глаз обоих.
Полицмейстер суетился около них, прося их расстаться друг с другом: напрасны были его просьбы. Его слова касались их слуха, но смысл их для них был непонятен. Иркутский гражданский губернатор Цейдлер в сообщении генерал-губернатору Восточной Сибири Лавинскому: «Жене Трубецкого, оставленной в Иркутске, на настоятельную просьбу ее о дозволении следовать за мужем на другом транспорте мною отказано, представя, что транспорт идет с партией преступников и что оба делают последний вояж, причем убедил ее остаться до зимы в Иркутске, в которое время не оставлю всевозможно убедить ее оставить намерение следовать за мужем».
Николай I, разрешив женам декабристов ехать в Сибирь вслед за мужьями, вскоре понял, что поступил вопреки собственному мстительному замыслу — сделать так, чтобы Россия забыла своих мучеников, чтобы время и отдаленность их тюрьмы, отсутствие информации об их жизни стерли их имена из памяти народной. Женщины разрушили этот замысел, а точнее — умысел. Так как последним было запрещено писать родственникам, то надеялись, что этих несчастных скоро забудут в России, между тем как нам, женам, невозможно было запретить писать и тем самым поддерживать родственные отношения».
Закона, запрещающего жене быть со своим мужем, даже и осужденным как уголовный преступник, в те поры не было. Более того, в законе говорилось: «Статья Женщины, идущие по собственной воле, во все время следования не должны быть отделены от мужей и не подлежать строгости надзора». Однако Трубецкую от мужа отделили. Иркутский губернатор Цейдлер получил от генерал-губернатора Восточной Сибири, тайного советника Лавинского, который в те дни находился в Петербурге, предписание, одобренное самим государем: «Из числа преступников, Верховным уголовным судом к ссылке в каторжную работу осужденных, отправлены некоторые в Нерчинские горные заводы.
За сими преступниками могли последовать их жены, не знающие ни местных обстоятельств, ни существующих о ссыльнокаторжных постановлений и не предвидящие, какой, по принятым в Сибири правилам, подвергнут они себя участи, соединясь с мужьями в теперешнем их состоянии.
Местное начальство неукоснительно обязано вразумить их со всею тщательностию, с каким пожертвованием сопрягается такое их преднамерение, и стараться сколько возможно от оного предотвратить… …Сообразив сие и, зная, что жены осужденных не иначе могут следовать в Нерчинск, как через Иркутск, я возлагаю особенное попечение Вашего превосходительства употребить все возможные внушения и убеждения к оставлению их в сем городе и к обратному отъезду в Россию».
Далее в предписании следуют пункты, те самые, которыми пытал Иван Богданович Цейдлер княгиню Трубецкую, а за ней и Волконскую, и Муравьеву, и всех других. С октября по январь шли разговоры, в январе года Трубецкая обратилась к губернатору с письмом — тем самым, с которого начался наш рассказ, но только в апреле, подписав все «пункты» отречения от своих дворянских и человеческих прав, она отправилась за Байкал. И вот она в Большом Нерчинском заводе — тогдашнем центре каторжного Забайкалья.
Здесь догнала ее Мария Николаевна Волконская. Каташа, выдав вторую подписку, отправилась вперед, чтобы известить Сергея о моем приезде…», и далее Мария Николаевна рассказывает об этой «второй подписке», о новом унижении, которому их подвергли уже здесь, в Нерчинске: «По выполнении различных несносных формальностей, Бурнашев, начальник рудников, дал мне подписать бумагу, по которой я соглашалась видеться с мужем только два раза в неделю в присутствии офицера и унтер-офицера, никогда не приносить ему ни вина, ни пива, никогда не выходить из деревни без разрешения заведующего тюрьмою — и еще какие-то другие условия.
И это после того, как я покинула своих родителей, своего ребенка, свою родину, после того, как проехала 6 тысяч верст и дала подписку, по которой отказывалась от всего и даже от защиты закона, — мне заявляют, что я и на защиту своего мужа не могу более рассчитывать.
Итак, государственные преступники должны подчиняться всем строгостям закона, как простые каторжники, но не имеют права на семейную жизнь, даруемую величайшим преступникам и злодеям. Я видела, как последние возвращались к себе по окончании работ, занимались собственными делами, выходили из тюрьмы; лишь после вторичного преступления на них надевали кандалы и заключали в тюрьму, тогда как наши мужья были заключены и в кандалах со дня приезда».
