Военные фото чечня
Я просто был солдатом. То были нанятые для чеченской оппозиции танкисты Кантемировской дивизии. Так и попал я на войну в феврале года в звании старшего сержанта.
Разрушительная война и последовавшая за этим относительная изоляция сделали Чечню благоприятной почвой для разрастания экстремизма. Насилие на улицах стало серьезной проблемой.
В году регион объявил переход к шариату, здесь начали проводить публичные казни. Нападения стали одним из катализаторов второй по счету в постсоветский период войны в Чечне.
Путин обвинил «террористов» из Чечни и отдал приказ на проведение массированной воздушной кампании на Северном Кавказе. Туманные обстоятельства ЧП породили подозрения , что взрывы планировали в Кремле, чтобы оправдать вторжение в Чечню.
На фото — продвижение войск 2 октября. Наземное наступление сопровождалось интенсивным применением артиллерии и авиации. Использование оружия дальнего радиуса действия позволило военным относительно легко продолжать наступление, но вместе с тем привело к большим жертвам среди гражданского населения. Ноябрь года. Российские войска запустили несколько тактических баллистических ракет в центр Грозного 21 октября. В один миг были убиты более человек. Это вызвало международное возмущение.
Через Чечню проходит трубопровод.
Российские военные, по сообщениям, получали доходы от нефтяного богатства Чечни на протяжении х годов. Ее, по-видимому, нанесли военные из подразделения федеральных войск Иркутской области, расположенной в Сибири. Продолжение надписи гласит: «Мы вернулись». На фото уничтоженный Докку Умаров , был амиром Имарат Кавказ. Фото чеченских боевиков в новогоднем штурме Грозного Оборона города продержалась целый месяц, после чего боевики ушли в горы.
Фотографии чеченских женщин-боевиков на войне в Чечне. Женщин в Чечне на стороне боевиков было много Фото чеченских боевиков в лесах, е годы жизнь, быт. Появились первые раненые, а приказ был артиллерией не отвечать. Там два танка было у нас. Я приказал прямой наводкой завалить два ближайших дома, из которых по нам стреляли из оборудованных пулеметных гнезд. Ненадолго стало чуть легче дышать. Однако полка ВДВ все еще не было.
Десять утра. Мы все еще под огнем. Передал командование замкомдиву, а сам взял группу и решили обойти с тыла тех, кто по нам лупил.
Только начали спускаться к броду, как автоматной очередью мне прострелило ногу. Из боя я вышел. Попал в госпиталь. Дмитрий , имя изменено по просьбе героя Москва :. В тот период моей жизни мы с семьей спешно покидали нашу родину — республику Узбекистан. Происходил распад Советского Союза, в острую фазу вошли межнациональные конфликты, когда узбеки пытались гнать оттуда все другие национальности — в том числе, если знаете, в Фергане случилась резня из-за десантной дивизии, которая стояла там.
Случился конфликт, убили нескольких десантников, а им дать отпор не разрешили. Все это докатилось и до Ташкента, где мы жили. В году я в возрасте 17 лет был вынужден уехать в Россию. Отношения с местным населением тоже не сложились — ведь мы были чужими для них.
Приехали мы — два молодых человека и наш отец. Вы понимаете, что такое вынужденные переселенцы, — это максимум сумка. Ни телевизора, ничего. Я в первый раз услышал о том, что в Чечне происходит, от парня, который приехал оттуда после прохождения службы, — он там служил в подразделении специального назначения.
Говорить без слез об этом он не мог. Потом у нас появился простенький телевизор, но то, что по нему говорили, не совпадало с тем, что там действительно происходило. По телевизору говорили о «восстановлении конституционного порядка», а потом показывали съемки, насколько я понимаю, даже не того периода, а более раннего, когда люди выходили на митинг, против чего-то протестовали, требовали Я так понимаю, это был примерно период выборов Джохара Дудаева.
Они показывали только то, что было выгодно российской пропаганде — оппозицию, что она чем-то недовольна Когда начали официально вводить войска, я как раз должен был туда призваться, но у меня не было ни гражданства, ни регистрации — все это появилось спустя лет десять только.
В итоге я был все же призван — без гражданства, без регистрации — для «восстановления» этого самого «конституционного строя» в Чеченской республике. На новогодний штурм Грозного я не попал, хотя по возрасту должен был быть там. Но наши военкоматы несколько побоялись только что приехавшего человека захомутать и отправить. Они сделали это позже, спустя четыре месяца.
Я отслужил полгода, а потом нас отобрали в отделение специального назначения — в разведывательно-штурмовую роту разведывательно-штурмового батальона й бригады. Нас направили на подготовку в Северную Осетию , в Комгарон — там военный лагерь был. Потом мы были направлены сразу на боевой технике в Грозный. Ничего я и тогда не знал. Вы представляете бойца, находящегося в армии, за войсковым забором — какие газеты, какой телевизор? Телевизор на тот момент покупало себе само подразделение.
Когда мы только прибыли, я был в учебной части, к нам пришел командир и сказал: «Вы хотите телевизор смотреть — вечером, в личное время? Поэтому пока вы не накопите на телевизор всем отделением, телевизора у вас не будет».
Как выяснилось, ровно за день до нашего прибытия телевизор, который стоял в части и был куплен предыдущим призывом, командир увез к себе домой. В общем, приехали мы в Чечню в феврале года. Если бы не подготовка, которой нас подвергли в Комгароне и частично по местам службы я за этот период сменил три воинских части , то, возможно, я бы с вами не разговаривал сейчас.
Мы дислоцировались в Грозном, й военный городок. Как мы потом восстановили хронологию событий, начавшийся штурм плавно перемещался от Грозного к горным районам. Их [боевиков] выдавили в сторону Самашек — Бамута.
За перевалом Комгарона, где нас готовили, были слышны залпы орудий. В тот момент брали штурмом Бамут и Самашки. Наш командир, который бывал там не в одной командировке, говорил нам: «Слышите эти залпы? Не будете делать то, что я вам говорю, вы все останетесь там». В Грозном была обстановка напряженная. Местные жители буквально ненавидели российские войска. Рассказы о том, что они хотели мира, мягко скажем, — это абсолютная неправда.
Они всячески пытались, как только могли, навредить федеральным войскам. У нас было несколько прецедентов, когда убивали наших бойцов, которые выезжали в город не для участия в боевых действиях. Мы прибыли в разгар партизанской войны. Задачей нашего подразделения были ежедневные выезды на обнаружение и уничтожение бандформирований, складов с оружием, припасами, розыск полевых командиров, которые скрывались в горах, в населенных пунктах, да и в самом Грозном они ведь далеко не уходили, они всегда были там, просто возникала трудность выявить их, где они находятся.
Каждый день мы делали это и несли сопутствующие потери. Первая потеря — это наш водитель. Он с двумя офицерами выехал на рынок города Грозного. Их всех вместе убили выстрелами в затылок. Прямо на рынке, среди бела дня, при всем народе. Произошло это так: они останавливаются возле центрального рынка, машина стоит на дороге. Офицеры выходят вдвоем Они тоже нарушили инструкцию, совершили глупость: никогда нельзя поворачиваться спиной, всегда нужно стоять, как минимум, спина к спине. Вдвоем подошли к торговым рядам.
Из толпы выходят два человека, подходят к ним сзади, приставляют к затылкам пистолеты и делают два выстрела одновременно. Не спеша, прямо там, снимают с них разгрузки, оружие, обыскивают, забирают документы — короче, все, что у них было.
Торговля идет, ничего не останавливается. Игорь Ряполов , на момент первой чеченской — старший лейтенант, я бригада ГРУ :. Это был январь года. До того, как нас туда отправили, нам было известно, что ситуация там достаточно сложная, местность полностью криминализированная. Раньше туда мотались так называемые «отпускники» — танкисты, скажем, другие узкие специалисты.
Ввод войск, как я считаю, был обоснованным и оправданным. Конечно, поначалу у многих были шапкозакидательские настроения, но, скажем, я, будучи командиром взвода, понимал, что война будет долгой и серьезной. У меня за плечами была срочная служба в Афганистане, и я примерно знал, куда мы едем. А вот срочникам сложно было осознать, куда их везут. Еще там была большая проблема: когда боевых действий, войны как таковой, не было, существовало много ситуаций, в которых военнослужащий вообще не имел права открывать огонь, пока в него не начнут стрелять.
Поэтому мы всегда стреляли вторыми и несли достаточно большие потери. Отсюда и очень много немотивированных уголовных дел, заведенных на срочников. Сложно было с этим вопросом. Мы дислоцировались сначала в Грозном, а потом в Ханкале.
Местные на нас реагировали, мягко говоря, не очень хорошо, но там и русское население было, и те, конечно, были всецело за нас. Приходилось и подкармливать, и защищать, и помогать выйти Вообще, конечно, Грозный производил удручающее впечатление, весь заваленный трупами. Причем их никто не убирал.
Разбитый город — у меня было ощущение какого-то Сталинграда. Не больше, не меньше. Море разрушенных зданий, куча неубранных убитых и с той, и с другой стороны. Ужаса я не испытывал, но у срочников, так скажем, сразу пыл поубавился. Они поняли, что это совсем не игрушки. Когда мы вошли в Грозный, основной накал штурма уже стих. Там шла неспешная войсковая зачистка. Мы приехали и сменили роту, которая была там с самого начала. Вошли 15 января, и парни говорили нам: «У нас е декабря, мы Новый год не отмечали!
Там достаточно сложная была обстановка, и, в принципе, всех, кто участвовал в основном штурме, заменили по мере возможности.
Проводили ротацию личного состава, выводили тех, кто хапнул горя. Уличных боев при нас не было, были отдельные очаги сопротивления — снайперы, пулеметчики Ну и разведка по тылам. Разведку часто и не по назначению использовали. По-всякому бывало. У нас была я бригада ГРУ, мы занимались выявлением огневых точек и по возможности их подавлением.
И общая обстановка — несколькими группами выходили в тылы по подвалам и там непосредственно выполняли задачи. В Грозном была достаточно разветвленная сеть подземных коммуникаций, которая позволяла как той стороне, так и нам более-менее передвигаться по городу. Случались разные ситуации. Попыток к дезертирству, по крайней мере, у нас в подразделении не было. Но очень сильно нас доставали из Комитета солдатских матерей.
Женщины приезжали туда и пытались забирать из действующей части своих сыновей. Зачастую ребята сами просто отказывались уезжать с ними. Они пытались объяснить: «Я никуда не уеду! Он мужчина, это его долг! Хотя особых проблем со срочниками не было. Были необученные, слабо обученные. Бывало, в ступор впадали — ведь ситуация сложная, стрессовая, но потом все приходили в норму.
Если говорить о местном мирном населении — его как такового и не было. Все, кто хотел жить более-менее мирно, уже покинули республику. Там оставались либо люди, которые не могли выехать, либо убежденные сопротивленцы.
Даже женщины-снайперы попадались. Например, была ситуация: выяснили, откуда примерно стреляют, вычислили дом, где жили несколько семей, и нашли винтовку в ванне под замоченным женским бельем. Моего солдата в конце мая — начале июня года на рынке летняя девочка заколола спицей.
Просто ткнула под мышку, через бронежилет. Проходила мимо. Ткнула, ушла, и человек падает. Вот такое мирное население там было.
В Ханкале, где мы потом дислоцировались, было поспокойнее. Боевики говорили одно: «Это наша земля, уходите отсюда». Больше никаких других мотивов у них не было.
Мы с ними общались, конечно. Были ситуации, когда им своих раненых нужно было вытащить, и те нагло по связи выходили на контакт. Полчаса — перемирие, они забирают своих, мы — своих. Все люди, все человеки, все понимают, что это и чем может кончиться. Генералы, которые были там, входили в положение, понимали все эти ситуации. А те, кто с комиссией приезжал Как у нас говорил командир бригады: «Приехала комиссия, все в берцах, касках и бронежилетах, а вы хоть в трусах воюйте, хоть в чем еще удобно».
Война — войной, а маневры — маневрами.
Теоретически, конечно, все это можно было сделать по-другому.
