Доктор живаго краткое содержание по главам
Герой — Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в году. Антон Чехов Вишнёвый сад. Заказы: забрать, оплатить. Я помню, что точно начинал читать этот роман, на уроках задавали.
Речь идет о живом слове, выражающем и несущем жизнь. В русской литературе это положение приобрело новый животрепещущий интерес, главным образом благодаря художественному гению Льва Толстого. В дополнение к этому Достоевский многократно утверждал, что если миру суждено спастись, то его спасет красота.
Словами одного из героев «Доктора Живаго» Пастернак приводит это положение к форме общественно-исторической закономерности: «Я думаю, — говорит в романе Н. Веденяпин, — что, если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемою человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой проповедник.
Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животным и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность её примера. До сих пор считалось, что самое важное в Евангелии нравственные изречения и правила, заключенные в заповедях, а для меня самое главное то, что Христос говорит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности.
В этом утверждении, читаемом без затруднения и простом по стилю, много существенных, далеко не сразу понятных наблюдений. В частности, из него следует, что красота, без которой мертво даже самое высокое нравственное утверждение, это свет повседневности, то есть именно та правда жизни, которую ищет и стремится выразить художник, лирик по преимуществу. Бессмертное общение между смертными и есть Духовная жизнь, историческое сознание людей. А символичность жизни, иными словами, возможность записать, выразить её знаком, символом, объясняется тем, что жизнь — значительное, содержательное, осмысленное явление.
С года он неоднократно начинал писать большую прозу о судьбах своего поколения и был по разным причинам вынужден оставлять эту работу неоконченной. За это время во всем мире, и в России особенно, все неузнаваемо изменилось. В ответ менялись замысел, герои и их судьбы, стиль автора и сам язык, на котором он считал возможным говорить с современниками. Совершенствуясь от опыта к опыту, текст следовал душевному состоянию своего творца, его ощущению времени.
На страницах писем и рукописей, исписанных четким, одухотворенно летящим почерком Пастернака, постоянно упоминается работа над прозой. В — годах, одновременно с первыми книгами своих стихотворений, Пастернак написал несколько новелл, из которых была напечатана только «Апеллесова черта». Вскоре автор перестал считать удачной не только эту новеллу, но и её манеру, замысел, подчиненный тогдашнему пониманию задач искусства.
Эти мысли высказаны им в короткой повести «Письма из Тулы». Новые взгляды Пастернак стремился воплотить в начатом тогда же романе.
Посылая его отделанное начало примерно пятую часть редактору и критику В. Полонскому, он писал:. До 17 года у меня был путь — внешне общий со всеми; но роковое своеобразие загоняло меня в тупик, и я раньше других, и пока, кажется, я единственно, — осознал с болезненностью тот тупик, в который эта наша эра оригинальности в кавычках заводит… И я решил круто повернуть.
Я решил, что буду писать, как пишут письма, не по-современному, раскрывая читателю все, что думаю и думаю ему сказать, воздерживаясь от технических эффектов, фабрикуемых вне его поля зрения и подаваемых ему в готовом виде, гипнотически и т. Я таким образом решил дематерьялизовать прозу…». До начала тридцатых годов Пастернак время от времени упоминает о продолжении и развитии сюжетных линий романа.
Появляются прозаические год , а затем — стихотворные главы романа «Спекторский» и «Повесть», в начале которой читаем:. Борис Пастернак - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки LibKing. Отзывы читателей о книге Доктор Живаго, автор: Борис Пастернак.
Читайте комментарии и мнения людей о произведении. Борис Пастернак. Классическая проза. Голосов: 12 1. Топорову «Петербург и Петербургский текст русской литературы» , другая — Ю. Лотману «Символика Петербурга и проблемы семиотики города». Топоров выделил группу произведений, которые входят в понятие «Петербургский текст», создал периодизацию Петербургского текста, определил основные элементы Петербургского текста и его сверхсмыслы. Исследователь наметил следующие этапы развития Петербургского текста.
В е годы оно было подхвачено петербургскими повестями Гоголя — За ними последовали е годы — Ахматова, Мандельштам, несколько раньше — Гумилёв и далее «петербургская» поэзия и проза Мандельштама и Ахматовой, ее «Поэма без героя». Проблема завершения петербургского текста остается на сегодня спорной. Петербург Петербургского текста, как пишет Топоров, подается как явление исключительное. Его исключительность подчеркнута противопоставлением Москве, которое осуществляется на основе двух версий.
По одной — официальный, нерусский, бездушный, искусственно созданный Петербург, город-фантом, сравнивается с уютной, русской, естественной Москвой, городом-растением; по другой — Петербург как культурный, гармоничный европейский город противостоит Москве — хаотично разросшейся, нецивилизованной деревне. Повод к этим противоположным версиям дает противоречивость самого Петербургского текста, разные смыслы которого, уживаясь в тексте, не нарушают его единства.
Главный стержень этого единства, полагает В. Топоров, — его ми-фопоэтический характер. Его формируют в первую очередь миф творения и эсхатологический миф, сосуществование которых придает Петербургскому тексту особую антитетичность, антиномичность. С одной стороны, это центр зла, страдания, бездна, где торжествуют хаос и смерть, с другой — это город торжества русской культуры, открывший человеку новый уровень духовности, изменивший русского человека.
Таким образом, единство петербургского текста обеспечивается не столько одним объектом описания, сколько «монолитностью единство и цельность максимальной смысловой установки идеи текста, который видится как путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром»6.
Единая смысловая установка диктует принцип отбора «субстратных» элементов, включаемых в Петербургский текст. Таковы элементы природной сферы- климатическо-метеорологический дождь, наводнение, белые ночи и т. В материально-культурную сферу входят планировка города, характер застройки, здания, улицы и т.
Особую роль играют элементы духовно-культурной сферы: мифы, памятники искусства, литературные произведения, социальные и религиозные идеи, исторические фигуры, принадлежащие к петербургскому периоду русской истории. Соотношение элементов природы и культуры, как отмечает Топоров, оборачивается то властью сил хаоса, то торжеством порядка и гармонии космоса.
Таким образом в Петербургском тексте создается смысловое поле, где отражена «квинтэссенция жизни на краю, над бездной, на грани смерти и намечаются пути к спасению»7.
Петербургский текст обладает устойчивыми формальными признаками, среди которых — противопоставление естественного и искусственного, природы и культуры, стихии и власти, размытая граница между фантастичностью и реальностью и др. В творчестве создателей Петербургского текста — А. Пушкина, Н. Гоголя, Ф. Достоевского, поэтов Серебряного века — возникают мотивы, которые переходят из одного произведения в другое и, в конце концов, приобретают надтекстовый смысл.
Константами петербургского сюжета становятся сумасшествие, раздвоение личности, несовпадение амбиций и реальных возможностей, двойничество, борьба человека за свое место в свете, крушение иллюзий. Миф о Вавилоне, имплицитно присутствующий в романе, и миф о Ледяном городе сближает мифологема очищающего огня, способного уничтожить «страшный мир», если воспользоваться метафорой Блока.
Божьим огнем, как говорят легенды о Вавилоне, был испепелен процветающий грешный город Нынешние исследователи предполагают, что гибель исторического Вавилона была следствием так называемой критской катастрофы, разразившейся в результате пересечения орбиты Земли гигантской кометой Гигсос. Подобна огню ненависть в душах жителей города- и Пастернак не уклоняется от того, чтобы ввести в роман бунтовщиков, демонстрации, их разгон, первую кровь, а главное-огонь возмездия в душе героини.
Мифологема льда, формирующая образ города, в мифопоэтической модели мира воплощает смерть, замирание. Она, видимо, возникла не без участия Блока.
Возможным претекстом мифа об оледенении города мог стать цикл «Снежная маска», которая, хотя и стоит несколько особняком в цепочке «зимних» стихотворений Пушкина-Блока-Пастернака, может служить своего рода проводником от Пушкина к Пастернаку.
Цикл А. Блока сближает с «зимними» текстами Б. Пастернака использование мотивов снега, вьюги, метели, которые создают зимнее пространство, имеющее символический смысл. Сближает и то, что зимние мотивы в цикле А. Блока служат выражением чувств, переживаний и предчувствий лирического героя, как это происходит и у Б. В «Снежной маске» зимнее пространство, в которое вовлечен герой, это сугробы, снежная пустыня, снежное поле, снеговая равнина, вьюга, метели. В двух эпизодах на святочных улицах Москвы мифологема льда иней, заиндевелые окна, ледяной нарост, т.
Появление мифологемы льда в сцене, отражающей состояние и действия Лары, бредущей по заснеженной Москве, сопровождается ее настойчивым варьированием: ледяная стужа, черный лед, толстый, как стеклянные донышки битых пивных бутылок, обледенелая горжетка, толстый слой льда, ледяные сосульки и даже воздух, забитый инеем. Толстый слой льда и снега отгораживает «девочку из другого круга» от мира праздника, царящего внутри домов. Мифологема льда служит не только характеристикой внешнего пространства, но и дает представление о внутреннем состоянии героини.
Возникает единое смысловое поле оледенения. Но выстрел, прогремевший в душе Лары, бредущей по пустынным улицам с пистолетом в кармане в дом Комаровского, который олицетворяет для нее бесовский Вавилон, служит знаком кипящей подо льдом лавы страстей, готовых превратить «лед» в очистительный огонь возмездия — мотив, характерный для революционной публицистики А. Так парадоксальное сопряжение мифологем огня и льда преображает исходный миф о Вавилоне.
Во втором эпизоде речь идет о поездке Юрия и Тони на елку к Свентиц-ким. Мифологема льда переходит и в этот фрагмент: обледенелые деревья в садах и на бульварах, заиндевелые окна домов, неестественно громкий шум саней, «ледяной нарост» на одном из окон. Но круг ассоциаций, связанных с мотивом льда, в этом случае чудесно преображается в мотив рождественского тепла.
В восприятии Живаго за кажущейся неподвижностью обледенелой Москвы струится скрытая жизнь: «Светящиеся изнутри и заиндевелые окна домов походили на драгоценные ларцы из дымчатого слоистого топаза. Внутри них теплилась святочная жизнь Москвы, горели елки, толпились гости и играли в прятки и колечко дурачащиеся ряженые» 3, Этот эпизод демонстрирует чудо преображения — царство льда, мертвое царство оказывается расколдованным.
И чтобы его расколдовать, чтобы оживить мертвое пространство не надо испепелять его огнем возмездия, уничтожать его, нужно согреть его теплом общей любви и сочувствия. Таков семантический эффект зеркальности двух эпизодов.
Проезд Живаго по Камергерскому переулку сопровождается появлением детали, впервые объединяющей его и Лару без ведома их самих: это черная протаявшая скважина в ледяном наросте одного из окон, просвечивающий сквозь нее огонь свечи, который станет лейтмотивом романа и войдет в один смысловой ряд со стуком в окно, со звездой в «оконце сторожки», с мотивом тепла человеческой любви, побеждающей оледенение.
В рождественских уличных эпизодах за планом повседневности, за изображением одного декабрьского вечера скрыто несколько планов изображения. Во-первых, это духовное состояние двух главных персонажей, которое просвечивает сквозь план повседневности. Во-вторых, в повествование включен план конкретно-исторический: кругозор героя, расширяющийся по мере развития повествования, включает рефлексию Живаго о настроениях студенческой молодежи «обеих столиц», бредящей Блоком.
Пересоздание реального мира осуществляется в рассказе Е. Замятина по законам поэтической прозы. Благодаря развертыванию метафоры «замерзающий город — тяжело больной», создается фантастическая ситуация: больной — у него жар — горячечный бред — высокая температура — пожар — город, охвачен пламенем, из него бегут жители, уходят дома.
Трамвайный вагон, сойдя с рельсов, стремится вон из города. Ставшее традиционным для трамвайной темы сопряжение скорости и смерти, сочетаясь с мотивом путешествия «в бездну времён» Н.
Гумилев , «вон из человеческого мира» Е. Замятин , придало трамвайной ситуации мистический характер.
В пастернаковском романе, где москвичи имеют собственные выезды или нанимают извозчика, ездят на щегольских санках, в каретах или ходят пешком, трамвай, прозвенев в первых московских впечатлениях Лары и в юрятинском сне Живаго, появляется только на последних страницах, повествующих о житейской судьбе Живаго, чтобы стать центром кульминационной уличной сцены, в финале которой однажды душным летним утром по пути на место новой службы в Солдатенковской больнице умирает Юрий Живаго. О связи финала «Доктора Живаго» с «Заблудившимся трамваем» Гумилева написано немало исследований Наблюдения касаются главным образом разно го рода реминисценций из «Заблудившегося трамвая», присутствующих в тексте финальной сцены романа.
Но межтекстовый синтез затрагивает и более важные уровни текста, в частности ситуацию нарушения главной конвенции существования трамвая как вида транспорта — заданность траектории его пути. Нарушение этой конвенции у Гумилева и Замятина фактически усиливает скорость движения, особенно когда движение, как у Гумилева, перемещается в сферу памяти, принимая мистический характер. Пастернаковский трамвай в отличие от своих предшественников «готов» следовать по своему маршруту.
Этот маршрут прочерчен в реальном топосе: от угла Газетного переулка по Никитской улице мимо Консерватории к Кудринской площади и вниз к Зоологическому саду. Но созданная в романе ситуация хотя и лишена фантастики, не менее абсурдна, чем у Гумилева и Замятина. Благодаря поломке трамвай останавливается. Вагоновожатому не под силу увезти вагон с пути — возникает гибельный затор, длинная цепь вагонов превращается в свалку металлолома: обездвиженные автоматы омертвляют окружающее пространство.
К м годам трамвай потерял значение символа нового века — века научно-технической революции. Он стал привычной частью городской жизни, обычным видом наземного транспорта, одной из форм массовой жизни, которая становится у Пастернака объектом мифологизации. Мифологема, лежащая в основе мифа о массовой жизни принадлежит, как это было и при создании двух предшествующих мифов, компонентам природной страты — жаре, летней жаре, сопровождающей ее духоте.
Лето — нечастый, но значимый гость на страницах романа: описание душного летнего дня сопутствует венчанию Лары и Паши на Духов день; лучшие страницы романа принадлежат счастливому лету года в Мелюзееве; семейная идиллия в Варыкине также захватывает летние месяцы. С летним временем года совпадают последние дни жизни Юрия. В конце романа это краткое, тяжелое, гнетущее время. Для его семантического поля характерны такие образы, как духота, гроза, чад, пыль. Преобладающий мотив — невозможность дышать, недостаток воздуха.
Но указанная аллюзия на тексты классиков или современников не является единственной, что свидетельствует о желании автора не только напомнить об эстетической традиции, но и придать повествовательным деталям и ситуациям бльший смысловой объем.
Так обстоит дело, например, с центральным во фрагменте мотивом духоты, который приобретает характер мифологемы. Она вызывает аллюзии с целым рядом произведений, в которых сочетание духота-воздух имеет не только прямой, но и иносказательный смысл.
Это и некрасовское «Душно без счастья и воли»84, и восклицание Порфирия, обращенное к Раскольникову «Воздуху пропустить свежего! Наиболее близок пастернаковский характер использования этого мотива описанию летнего Петербурга у Достоевского, «в чрезвычайно жаркое время»; «На улице жара стояла страшная, к тому же духота»; «на улице опять жара стояла невыносимая».
Московские главы в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго» занимают доминирующее положение, о чем свидетельствуют присутствие кольца московских сцен, опоясывающего роман, причастность к Москве всех сюжетных линий. Доминирующее положение московского топоса определяется также тем, что в его поле возникают и завершаются мотивы, характерные для романа в целом: мотив неизбежности гибели старого уклада, мотив органического развития жизни и идея переделки мира, мотив смятения и его преодоления, мотив поэтичности частной жизни.
В «Докторе Живаго» московское пространство выступает как особый объект художественного исследования, как целостное единство, которому присущи черты, характерные для парадигмы городского текста. При этом такой ее компонент как миф творения замещается использованием пространственных номинаций, которые развертываются в серию исторических картин, «реконструирующих» естественно-историческое происхождение Москвы, что соответствует историко-философской концепции Пастернака, противопоставляющего идее «перестройки жизни» мысль об органичности ее развития.
Система топосов, метонимически представляющих разные стороны московской жизни Москву барских усадеб и петербургских уголков, Москву христианского миропорядка и Москву стачек, баррикад, первых демонстраций, революционного лихолетья.
Каждый топос в романе обладает своей исторической, социальной, культурной семантикой, комплексом своих образов и мотивов.
Топосы обладают сюжетопорождающей функцией, связывают, казалось бы, разорванное пространство города. Лейтмотивный характер введения топосов усадьба Свентиц-ких, например, появляется в романе 6 раз.
Подобное положение топосов служит средством создания их истории усадьба Свентицких начала романа и в годы революционного лихолетья и т. В силу феноменологической природы творчества Пастернака в романе стираются границы между Я и Миром, Я и природно-предметными объектами внешнего мира.
Таким образом Московский текст служит также способом выражения внутреннего мира героя, а его история — отражением истории города. Московский текст у Пастернака обладает «смысловой установкой идеей текста » Топоров В. Своеобразие реализации этой установки у Пастернака в том, что ареной противоборства у автора «Доктора Живаго» становится душа Творца, а его победой — создание бессмертной книги стихов.
Исследование текста московских глав романа Б. Пастернака обнаруживает, что Московский текст — исторически меняющееся понятие.
Хотя автор соотносит созданный им миф о городе с семантическим полем московского мифа, дающего представление о Москве как о городе, выросшем естественным путем, живущем согласно природным и календарным ритмам, как пространство, где царит атмосфера семейственности, уюта, доброжелательности, где Москва выступает как квинтэссенция русского национального уклада, писатель, во-первых, инверсирует эти стороны московской жизни, внося в их изображение легкую иронию картина застолья у Громеко, празднование Рождества у Свен-тицких , а во-вторых, отдает предпочтение изображению города в критических ситуациях, когда он трижды переживает цивилизационные сдвиги и пребывает, как и Петербург, над бездной, и в этом отношении Московский текст сближается с Петербургским.
При этом особую роль приобретает в романе сотериологи-ческий миф в разных его вариантах. Все вышесказанное позволяет считать, что городской текст в романе «Доктор Живаго» может рассматриваться как принадлежащий Б. Пастернаку вариант Московского текста, по структуре близкий Петербургскому. Центральный пастернаковский миф эксплицитно выражен в поэме «Смятение», созданной Живаго в сновидческой реальности.
Поэма представляет мир как вечную борьбу человеческой души с Холодом, Хаосом, Злом, даже с тем внутренним смятением, которое рождает в душе человека эта борьба за право во что бы то ни стало найти спасение в эсхатологической ситуации. Ее реализация в романе осуществляется с помощью актуализации и трансформации глобальных моделей мира, в том числе мифа о Вавилоне, городе, наказанном за грехи, мифа об Обреченном городе, мифа о граде Китеже и мифов, рожденных повседневностью миф о трамвае, миф об «эпохе Москвошвея».
Эти мифы обрастают кругом сопутствующих мифологем, которые Пастернак черпает из природной сферы, существующей в романе. Среди элементов этой страты особую роль, как и в Петербургском тексте, играют климатическо-метеорологические явления, среди которых для пастернаковского текста важны: — метель, снег, лед — мифологемы, семантика которых аналогична петербургскому наводнению, служат созданию одного из вариантов эсхатологического мифа; — лето, жара, духота — мифологемы, способствующие созданию пространства, в котором демонстрирует свои агрессивные свойства толпа, образ которой появился впервые в городском тексте, созданном Андреем Белым; — природно-пространственные космические образы небо, солнце.
Этим мифологемы служат разворачиванию мифопоэтических ситуаций, заданных названными выше городскими мифами. А Вам нравится? Содержание к диссертации Введение Глава первая. Пастернака «Доктор Живаго» 7 1. Проблема городского текста в его Петербургском и Московском вариантах 7 2. Биографические и эстетические истоки Московского текста в творчестве Б. Пастернака 22 3. Московские главы и парадигма города 34 4.
Система топосов как средство создания многообразия и единства городского пространства 40 Глава вторая. Городские мифы 50 1. Новый Вавилон.
